It's Basara, babe!
Уэсуги Кэнсин | Касуга. Стёб. Кэнсину просто нравится доводить девушку до полуобморочного состояния. в ход идут лепестки роз, нежные проглаживания по щеке, "Мой прекрасный клинок" и даже(возможно) поцелуй в щечку! переживет ли это Касуга на усмотрение автора.
С некоторых пор Кенсин стал замечать в себе весьма странное пристрастие: ему нравилась Касуга. Точнее не сама девушка, а ее излишняя эмоциональность. Ну, а если быть совсем уж откровенным, Богу Войны просто нравилось издеваться над куноичи, доводя девушку до полуобморочного состояния. И ему это удавалось. Еще как удавалось!
Кенсин мог гордиться своей способностью. Как изящно он это делал!
- Мой прекрасный клинок… - Кенсин гладит девушку по щеке, улыбаясь своей фирменной улыбкой, и Касуга на грани. А уж эти лепестки роз, разлетающиеся вокруг! И польза была от них незаменимая: площадь, раньше занятая под цветы, теперь пригодна для тренировки войск.
Кенсин улыбнулся. Скоро, скоро Касуга будет вновь развлекать его. Только с задания вернется. А он пока пойдет приготовит очередную порцию роз.
но все равно спасибо
заказчик
Доблестный воин, благородный и отзывчивый человек, непревзойденный стратег – Уэсуги Кэнсин, казалось, был самим совершенством. За исключением одной небольшой детали: к недоумению и стыду современников он приблизил к себе распущенную, бестолковую девицу и всем рассказывал, что она – лучшая из всех его синоби.
Тему эту в беседах с Богом Войны принято было вежливо обходить; при попытках Кэнсина рассказать о «своих синоби» - не спорить и по возможности перенаправлять разговор в более уместное русло. Кэнсин все понимал, обижался, но виду не подавал.
Только как тут обойдешь эту тему, если даже на чайной церемонии Богу Войны прислуживал не молодой хатамото и не сдержанная, молчаливая дочь самурая, а, с позволения сказать, ЭТО?
- Ваш чай сегодня особенно хорош, Кэнсин-доно.
- Да, это Касуга делала.
- Уэсуги-сама!
- Касуга, мой прекрасный клинок…
- УЭСУГИСАМА!!! А-А-А-АХХХ!
Завистники поговаривали, что, с детства привыкнув к монастырскому целомудрию и используя свое якобы отречение от плотских соблазнов как одно из доказательств перерождения в Бисямонтэна, Кэнсин таких образом услаждает если не тело, то глаз; как говорится – «и данго съесть, и на хуй сесть». Поведение девицы Касуги, то и дело бьющейся в эротическом припадке у ног господина, только подтверждало слухи, всякий раз заставляя благородных мужей отводить взгляд от творящегося непотребства.
- Касуга…
- Да, Уэсуги-сама?
- Постой. У тебя очень важное поручение, но прошу тебя лишь об одном – побереги себя, мой прекрасный клинок.
- Уэсуги-сама?!!
- Моя единственная драгоценность.
- УЭСУГИСАМА!!! А-А-А-АХХХ!
А что же сам Кэнсин? Всякий раз, глядя на охваченную экстазом куноити и отмахиваясь от вездесущих розовых лепестков, он довольно поблескивал глазами и таинственно улыбался, не обращая внимания ни на злорадство завистников, ни на неловкое молчание друзей. Казалось, ему и правда доставляет удовольствие лицезреть неуместное, постыдное поведение Касуги, пятнающее и ее саму, и ее господина. Но как можно мерить человеческими мерками того, кого «ни ад, ни рай уже не смущает»?
- Все самое лучшее, что есть в моей жизни, Касуга – это твои обеды и твои…
- Уэсуги-сама?..
- …и твои завтраки!
- О, УЭСУГИСАМА!!! А-А-А-АХХХ!
К слову сказать, глядя на все это непотребство, можно было запросто позабыть, что прочие синоби Бога Войны Уэсуги Кэнсина были действительно очень хороши.
не заказчик.
Последний абзац решает)
автор