Жили-были в одном глухом горном селении старик со старухой. И вот как-то раз под Новый Год взялась старуха лепить рисовые моти к праздничному столу, а симэкадзари-то на дверь повесить и забыла. И только она отвернись, как в дом возьми да и проникни рокуро-куби Мару по прозвищу Круглый бок. Прыгнул на тарелку с колобками-моти и запел: – Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Я тебя, старуха, съем. Набросился Мару на старуху и растерзал ее. Выскочил тут старик с топором, хотел зарубить чудище – да не смог. И его загрыз рокуро-куби.
Такэда Сингэн посмотрел на непривычно тихого Бэнмару – тьфу ты! – уже год, как Юкимуру, сидящего напротив в сэйдза, и усмехнулся в густые усы. Мальчишка не боялся ничего живого, осталось только научить его не бояться потустороннего – и из Санады получится отличный воин! Собственно, ради этого он и устроил такую тренировку. Летняя ночь, уединенное горное додзё – что может быть лучше для воспитания храбрости, чем рассказы о демонах? Пока что Юкимура держался неплохо. Сингэн понизил голос и продолжил:
Нажрался Круглый бок человеченки, напился кровушки, да и покатился по горам вниз, прямехонько к стольному граду Киото, в императорский дворец. Катится и поет: – Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь! Встал у него на дороге Небесный Заяц, стукнул грозно колотушкой: – Не пущу тебя, Круглый бок, в Столицу! Не дам отведать крови божественной, императорской! Увернулся Мару от колотушки, подскочил – да и вцепился Небесному Зайцу в горло. Растерзал бедолагу. Напился крови божественной, почуял в себе силу великую и покатился еще быстрее. Катится и поет: – Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, Небесного Зайца порвал, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь! Стала у него тут на дороге мико Оками, богу-духу Волка с детства посвященная, красоты и силы немерянной, подняла вверх руку с освященной тростью харай-гуси: – Не пущу тебя, Круглый бок, в Столицу! Не дам отведать крови божественной, императорской! Фыркнул Круглый бок, подскочил, и пока она норито произносила, вцепился ей в горло да и разодрал. Надругался над телом мико, ланиты нежные да перси жемчужные повыел, а все остальное так бросил – диким зверям да птицам на поживу, а сам покатился себе дальше и поет: – Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, Небесного Зайца порвал, храмовой мико закусил, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь! Встал у него на дороге Кума-Медведь, грозный ямабуси с горы Курама, перехватил поудобнее посох боевой, в другую руку фуду защитную, обережную взял, говорит рокуро-куби: – Не пущу тебя, Круглый бок, в Столицу! Не дам отведать крови божественной, императорской! Да только не успел он сказать «Ом нама саманта», как подскочил Мару, вцепился Куме-Медведю в горло и загрыз монаха насмерть. Покатился дальше и поет: – Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, Небесного Зайца порвал, храмовой мико закусил, ямабуси уложил, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь!
Юкимура не выдержал и судорожно сглотнул. Стук его сердца разносился, наверное, не только по пустому додзё, но и далеко по всем окрестным горам, ладони, сцепившиеся в полы легкой юкаты, давно вспотели, а волосы, казалось, стали торчать совсем дыбом. Такэда призадумался. А так ли хороша была идея учить ребенка храбрости, пугая его древними баснями? Не вырастит ли он вместо отважного воина, смело идущего по пути бусидо, мистического труса, цепляющегося за симэнаву и весь день читающего сутры? До нахождения ответа на этот вопрос следовало притормозить с подобными рискованными экспериментами, тем более что на востоке уже потихоньку занималась заря. Страшная летняя ночь с ее ёкаями и юрэями уступала лику Аматэрасу. Такэда глотнул уже изрядно остывшего чайку и закончил:
Вот прикатился он до ворот Расёмон, а там рыжая лисица сидит, лапкой умывается. – Ой, Круглый бок, какую славную песенку ты поешь. Вот только стара я стала, плохо слышу, сядь-ка мне на нос да пропой еще разок погромче. Подкатился Мару поближе, вскочил лисе на нос да и запел все тут же песню. – Ой-ой, – говорит ему лиса, – все еще не слышу. Сядь-ка мне на язык да пропой еще раз. Сел Мару лисе на язык, а она его взяла да и съела. Облизнулась, отряхнулась, приняла облик Абэ-но Сэймэя и пошла обратно в управу Светлого и Темного начал канцелярскими делами заниматься.
– Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Я тебя, старуха, съем.
Набросился Мару на старуху и растерзал ее.
Выскочил тут старик с топором, хотел зарубить чудище – да не смог. И его загрыз рокуро-куби.
Такэда Сингэн посмотрел на непривычно тихого Бэнмару – тьфу ты! – уже год, как Юкимуру, сидящего напротив в сэйдза, и усмехнулся в густые усы. Мальчишка не боялся ничего живого, осталось только научить его не бояться потустороннего – и из Санады получится отличный воин! Собственно, ради этого он и устроил такую тренировку. Летняя ночь, уединенное горное додзё – что может быть лучше для воспитания храбрости, чем рассказы о демонах? Пока что Юкимура держался неплохо. Сингэн понизил голос и продолжил:
Нажрался Круглый бок человеченки, напился кровушки, да и покатился по горам вниз, прямехонько к стольному граду Киото, в императорский дворец.
Катится и поет:
– Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь!
Встал у него на дороге Небесный Заяц, стукнул грозно колотушкой:
– Не пущу тебя, Круглый бок, в Столицу! Не дам отведать крови божественной, императорской!
Увернулся Мару от колотушки, подскочил – да и вцепился Небесному Зайцу в горло. Растерзал бедолагу. Напился крови божественной, почуял в себе силу великую и покатился еще быстрее.
Катится и поет:
– Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, Небесного Зайца порвал, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь!
Стала у него тут на дороге мико Оками, богу-духу Волка с детства посвященная, красоты и силы немерянной, подняла вверх руку с освященной тростью харай-гуси:
– Не пущу тебя, Круглый бок, в Столицу! Не дам отведать крови божественной, императорской!
Фыркнул Круглый бок, подскочил, и пока она норито произносила, вцепился ей в горло да и разодрал. Надругался над телом мико, ланиты нежные да перси жемчужные повыел, а все остальное так бросил – диким зверям да птицам на поживу, а сам покатился себе дальше и поет:
– Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, Небесного Зайца порвал, храмовой мико закусил, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь!
Встал у него на дороге Кума-Медведь, грозный ямабуси с горы Курама, перехватил поудобнее посох боевой, в другую руку фуду защитную, обережную взял, говорит рокуро-куби:
– Не пущу тебя, Круглый бок, в Столицу! Не дам отведать крови божественной, императорской!
Да только не успел он сказать «Ом нама саманта», как подскочил Мару, вцепился Куме-Медведю в горло и загрыз монаха насмерть.
Покатился дальше и поет:
– Я Мару Круглый бок, не толчен, не печен, на морозе не стужен. Бабку загрыз, деда загрыз, Небесного Зайца порвал, храмовой мико закусил, ямабуси уложил, до столицы докачусь – самим тэнно полакомлюсь!
Юкимура не выдержал и судорожно сглотнул. Стук его сердца разносился, наверное, не только по пустому додзё, но и далеко по всем окрестным горам, ладони, сцепившиеся в полы легкой юкаты, давно вспотели, а волосы, казалось, стали торчать совсем дыбом. Такэда призадумался. А так ли хороша была идея учить ребенка храбрости, пугая его древними баснями? Не вырастит ли он вместо отважного воина, смело идущего по пути бусидо, мистического труса, цепляющегося за симэнаву и весь день читающего сутры? До нахождения ответа на этот вопрос следовало притормозить с подобными рискованными экспериментами, тем более что на востоке уже потихоньку занималась заря. Страшная летняя ночь с ее ёкаями и юрэями уступала лику Аматэрасу. Такэда глотнул уже изрядно остывшего чайку и закончил:
Вот прикатился он до ворот Расёмон, а там рыжая лисица сидит, лапкой умывается.
– Ой, Круглый бок, какую славную песенку ты поешь. Вот только стара я стала, плохо слышу, сядь-ка мне на нос да пропой еще разок погромче.
Подкатился Мару поближе, вскочил лисе на нос да и запел все тут же песню.
– Ой-ой, – говорит ему лиса, – все еще не слышу. Сядь-ка мне на язык да пропой еще раз.
Сел Мару лисе на язык, а она его взяла да и съела.
Облизнулась, отряхнулась, приняла облик Абэ-но Сэймэя и пошла обратно в управу Светлого и Темного начал канцелярскими делами заниматься.
Отличное исполнение! Спасибо.)))
Откройтесь?
Спасибо))
Ваша заявка?)
Нет. Увы.)))
автор-молодец))